Кафедра ЮНЕСКО Культурно-историческая психология детства

Как известно, с определенного момента  любая наука достигает такого уровня зрелости, что определив свои основные категории, начинает осознавать себя способной вести конструктивный диалог с другими науками. То же самое можно сказать о теориях. Если культурно-историческая теория начинала осознавать свой предмет в методологической работе Л.С.Выготского  «Исторической  смысл психологического кризиса» (1927) критически относясь к господствующим тогда теориям ― гештальт-психологии, бихевиоризму, психоанализу, то современная культурно-историческая психология начала вести конструктивный диалог и поиск точек соприкосновения. В представляемом обзоре основное внимание будет уделено  прецедентам такого рода диалогов.
Второй сюжет — осмысление состояния самой теории силами ее представителей. К какому типу теорий можно отнести культурно-историческую психологию? Когда-то Д.Б. Эльконин обозначил КИП как неклассическую науку (см. «Научное творчество Л.С. Выготского и современная психология» (М., 1981), дальше этот сюжет развивался в работах В.П. Зинченко (1995, 2000 и др.), Л.Ф.Обуховой (1996), В.В.  Рубцова (2008), А.Г. Асмолова (2008) и др. Наши зарубежные коллеги так же проводят такой анализ. В центре вопрос - «где» сейчас КИП?
Третий сюжет обзора так же в определенной мере демонстрирует новый виток в развитии культурно-исторической психологии ― рефлексию на собственную историю. Каковы ее истоки? Из «какого сора» вырастали «стихи» ее ― основания в работе «Психология искусства» (1922). Как она развивалась в «пост-выготский» период? Насколько предложенная им научная программа оказалась реализованной?

 

Ангус М. Связь комплексной науки с культурно-исторической теорией// Международный журнал исследований и методов в образовании. Выпуск 29, номер 2, октябрь 2006. сс. 209-219

Angus McMurtry Linking complexity with cultural historical activity theory - International Journal of Research & Method in Education Vol. 29, No. 2, October 2006, pp. 209–219

 

Ангус Метри из университета провинции Альберта, Канада в своей статье "Комплексная  наука  и  культурно – историческая  теория  деятельности - попытка  соединения" - анализирует различия, сходства и возможность комплементарности двух подходов в изучении социальных практик человека - культурно-исторической теории деятельности и "комплексных наук" (complexity science).Сходство выражает себя в акцентировании важности социальных систем или коллективов при изучении человеческого знания и практик, а также их характеристикой как систем с внутренней динамикой и способностью к трансформации. Наиболее явственно различие выражается в том, что теория деятельности рассматривает системы активности и диалектические взаимоотношения между личностями и социальными целостностями – центральными и определяющими для человеческого знания, в то время как комплексная наука утверждает наличие других факторов и систем, впрямую релевантно определяющих человеческое знание - на индивидуальном и на социальном уровне для понимания практик знания и обучения необходимо тщательно учитывать все  социальные, культурные, биологические, физические системы, через которые возможно человеческое знание. Итак с точки зрения теории активности – во главе угла коллективные активности и диалектическое взаимодействие между индивидами и социальными целокупностями. По мнению автора - комплексивистский подход обозначает недостаточность теории деятельности в плане невозможности учитывать влияние внешних факторов, на индивидуальном уровне - это сфера биологических систем и если взять шире на уровне культурных или экологических систем, в которые встроены наши системы активности. Что касается комплементарности обоих подходов - она возможна и необходима, но при условии, что сторонники теории деятельности примут на вооружение новый методологический инструментарий комплексивистов и допустят в свои относительно закрытые до недавнего времени «владения» биологические и экологические аспекты проблематики.

Миттенен Р. Прагматизм Джона Дьюи и культурно-историческая теория деятельности// Журнал теории социального бихевиаризма.
Miettinen R. Epistemology of Transformative Material Activity: John Dewey’s Pragmatism and Cultural-Historical Activity Theory // Journal for the Theory of Social Behaviour, 36:4, 0021–8308

 

Reijo Miettinen сравнивает прагматизм Джона Дьюи и культурно-исторических теорию деятельности как теории и эпистемологии трансформирующей материальной деятельности.
Обе эти теории он считает возможным рассматривать как теории деятельности. Обе касаются концепции преобразующей практической деятельности и в качестве теоретической категории  и по мнению автора позволяют решать философскую проблему декартовского субъект-объектного (или разум-тело) дуализма. Для обеих теорий, концепция деятельности, прототипом которой является трудовая деятельность, представляет собой основу для понимания природы знания и реальности. Эта концепция дает методологический подход к изучению человеческого поведения, в котором социальный эксперимент и вмешательство играют центральную роль. Тезис данной статьи заключается в том, что эти теории могут многое предложить современным дискурсам социальной практики для понимания организации поведения и развития человеческой деятельности.
     В русле часто называемого "практического переворота" в социологии Бурдье (1977) и Э.Гидденс (1984) разработали свои теории практики и предложили альтернативу рационалистическим и нормативным концепциям деятельности и решению проблемы взаимоотношений между взаимодействием (agency) и структурой. В более "прикладных" дисциплинах, как например, исследованиях по организации и менеджменту, в области образования, акцент на практиках до определенной степени инспирировал пересмотр концепций знания и обучения, для понимания генезиса трудовой деятельности. В этих контекстах практика являлась частью новых исследовательских полей - обучение организации, менеджмент знаний, область инноваций и исследования рабочих мест.
Как некое опосредование для решения проблемы дуализма субъект-объекта, автор видит концепцию  практики полезной при анализе двух взаимосвязанных теоретических проблем.
Во-первых, для преодоления ограничений концепции репрезентативности знания и таким образом, реалистической эпистемологии в целом..  Во-вторых, концепция практик была заявлена как реакция против социального конструктивизма и восстанавливала значимость материальных артефактов в исследовании человеческого поведения. Автор считает, что философия прагматизма Джона Дьюи и теория деятельности Льва Выготского,  наследующая современной версии марксовской материалистической концепции практики, его антропологии и методу - питают самый ценный интеллектуальный ресурс для решения этих проблем.
Несмотря на различия в терминологии автор констатирует сходство марксистской концепции деятельности или практики и основных принципов прагматизма, сходство в двух важных общностях: отказе от идеи субъекта и объекта в качестве независимых форм существования, а также социальных, исторических и реляционных истоках «само» и индивидуального сознания. Автор акцентирует также и очевидное сходство между инструментализмом Дьюи и теорией опосредования Выготского. Оба полагают мышление и его материальные средства выражения (инструментарий и язык) помогающим и ориентации индивида в окружающей среде и координации действий людей в совместной деятельности. Язык представляет собой специальное средство, инструмент из инструментов, делающий "мысль, размышление, дальновидность и воспоминание возможными". В характеристике функции мышления в деятельности, Дьюи используется понятие "реконструкция" и понятие "опосредование" . Эти два термина имеют сродство с двумя основными аспектами опосредования у Выготского - внешние трансформации объектов с использованием инструментов и использование знаков, как "внутреннего инструмента", а также когнитивные артефакты влияющие на контроль поведения.
Теории двух мыслителей также коррелируют по мнению автора в том, что субъект и объект не имеют автономного существования и возникают совместно в интерактивном режиме преобразований во время практической деятельности. Итак, когнитивность фундируется не трансцендентальным субъектом познания, наличествующие в сознании смыслы не о вещах вне нас, но о деятельности в которой люди и вещи трансформируются , по Дьюи - значения -это скорее способ делать вещи и закономерности взаимодействия вещей в совместной деятельности, а также это скорее свойства вещи, как они выражаются в деятельности... И теория деятельности и чикагский прагматизм считают язык и создание значений в конечном итоге средством координации и обретения смыслов человеческой деятельности что обусловлено  неразрывной связью между языком и "общностью действий".
В статье также затрагивается проблема и значение сопротивляемости материальных образований для объективности знания как важная тема в рамках социологии знания в последние три десятилетия. Основа факта – сопротивление, выражающееся в экспериментальной работе, которое интерпретируется  исследовательским сообществом. Сопротивление соотносится с блокированием достижения цели или реализации гипотезы . Сопротивление манифестирует себя само в экспериментальной деятельности, как конститутивный фактор объясняющий появление фактов и научных концепций. Имеет место и аналогичная сопротивляемость объектов социологии, социальной реальности, глобальных людских ожиданий. Согласно Дьюи - когда сопротивление ломает сложившуюся практику или ожидание, то в интерактивном соединении такое сопротивление рождает новое значение элементам ситуации. Отсрочка полного и непосредственного действия - то же, что и негармоничное приспособление, трение различных элементы между собой. Это взаимное сопротивление, или блокировка прямого курса и конституирует собой собственно знание ". Автор так определяет инновационную сущность трансформационной онтологии Дьюи -  он считает объект знания и как реальный и как трансформированный через сам процесс, с помощью которого он становится таким объектом.
В качестве выводов автор рассматривает перспективы проанализированных им теорий в связи с существующими, фундированными понятием габитуса Бурдье - феноменологическими этнометодологическим направлениями в социально-психологических исследованиях человеческих практик. Обе эти линии подчеркивают значение неосознанных правил, закрепленных навыков и установленных рутинных стандартных процедур в человеческом поведении - они ориентированы на изучение повседневных практик, с тем чтобы показать как социальный заказ производится и поддерживается. Мышление и рефлексия не ориентирует деятельность и не прогнозирует ее новые формы. Эти линии подчеркивает интуитивность и неосознанную природу экспертного опыта, игнорируя процессы обучения и развития экспертных навыков. Один из критиков, социолог науки Karin Knorr-Cetina  указывает на то, что эти доминирующие подходы слабы в отношении знаний, связанных с экспертными практиками, становящимися все более важными в современном обществе.И теория деятельности и прагматизм Дьюи сталкиваются с обозначенной проблемой. Обе касаются практической, материальной деятельности в формах телесного действия и привычек, как отправной точки для изучения человеческого поведения.
Обе, кроме того, изучают взаимосвязи между мышлением, воображением, объектами и преобразованием мира. И инструментализм Дьюи и опосредование Выготского свидетельствуют о том, что мышление и рефлексия служит переориентации и координации совместной деятельности. Кроме того, обе они указывают на специфические "вторичные объекты", когнитивный инструментарий, типичные концепции или модели, необходимые для понимания условий деятельности, придания нового смысла ее элементам, для разработки новых целей и альтернативных видов деятельности.

Роббинс Д. Неклассическая диалектическая метапсихология Выготского// Журнал теории социального бихевиаризма.33:3, 0021–8308
Robbins D. Vygotsky’s Non-classical Dialectical Metapsychology - Journal for the Theory of Social Behaviour, 33:3, 0021–8308
Автор выделяет в теории Выготского использование таких концепций, как метафора и метатеория - задающих начальный уровень переосмысления общего подхода к его теории, которая развивается в единую трехчастную модель с философией позиционирующейся наверху, общими науками в середине и отдельными дисциплинами и практиками в нижней части модели, с диалектическим движением сверху вниз и снизу вверх. Выходя за пределы метафоры, излюбленного метода для описания своей метапсихологии, дающего возможность точного и непосредственного схватывания сути,соединяющей эмоции и познание, видение и мышление, внутреннее озарение и интуицию, субъективное и объективное,  Выготский позиционирует большую часть своего общего метода в рамках мета-теоретического единства и синтеза, которые можно рассматривать как попытку вызволить психологию из изоляции в которой она обнаруживает себя в течение 1920-х годов. Выготский утверждает что и в традиционной психологии и в философии, возможен только единый подход в совместном модусе субъективности и объективности. Выготский хотел создать новый неклассический метод научного мышления, стоящий вне первоначальной исходной точки декартового дуализма, в попытке синтезировать эпистемологию (субъект – объект) и онтологию (упор на сознание и материю), оба из которых находятся в пределах конкретного подхода - диалектически научного. Но парадоксальным образом диалектический метод не является научным в декартовском смысле этого термина. Диалектика включает в себя уровень более высокого синтеза, который затем поднимает этот метод до уровня метатеории в рамках психологии "высоты", в отличие от фрейдистской психологии "глубины". Так по мысли автора реорганизация картины сознания у Выготского в качестве метатеории включает в себя разработку понятий метафакта (кризисы научных систем и теорий, требующих своей тематизации не естественнонаучными методами),понятия трансцендирования (преодоление границы взаимоотношений между научными теориями и фактами в развитии научного познания.)Это также метафорика зеркальности -когда мы начинаем смотреть на объекты, связанные с законами отражения и последствиями наблюдения, мы можем начать использовать метатеорию - как диалектический синтез, как диалектическую психологию. Эта новая психология будет включать в себя новые масштабы измерения: генетико-эволюционный подход, история как изменение, спонтанные и научные концепции, смысл и значение, концепции формирования и так далее. То есть именно фокус на объекте, объективном, субъекте и субъективном, социальном, интернационализации и т.д., связанный с законами отражения / преломления и следствиями, а не внимание к явлению или фантому, именно это дает диалектике действовать в модусе подлинной "высоты" психологии. Автор считает, что эта потенциальная метатеоретическая модель базируется лишь на одной из многочисленных идей, выведенных из мысли Выготского. Именно этот тип метатеоретического единства, в конечном итоге приводит к более расширенному пониманию наследия Выготского и его метапсихологии.

Линдквист Г. Теория творчества в работах Выготского // Журнал исследований креативности, выпуск 15, номер 2-3, 2003, стр. 245-241
Lindqvist G. Vygotsky’s Theory of Creativity// Creativity Research Journal, 2003, Vol. 15, Nos. 2 & 3, 245–251

 

Автор дает обзор формирования творчества Выготского касательно вопросов теории искусства и его связи с психологией. С  интереса к этой проблематике начинается творчество Выготского, ознаменованное выходом одной из самых ранних работ - "Психологии искусства", ставшая толчком к разработке впоследствии его теории творчества. В центре проблемы стояли процессы воображения и вопрос о репродукции и творчестве выдвигал на передний план исследования взаимоотношение реальности и фантазии. Сказки и искусство сами по себе связаны с реальностью в специфически важном аспекте: эмоциональной реальности воображения. Эмоции всегда реальны. Соотношение между искусством и эмоциями не есть оригинальная мысль, но она интересна тем, что Выготский аналитически связывал эмоции и мысль. Тогда эстетика обретала свою новую роль в процессе сознания. По мнению автора - основная мысль работы "Психология искусства" в том, что - результирующая напряженность противоречивых тенденций сюжета, характеров произведения искусства является причиной наших эстетических реакций. Выготский противостоял редукционистским тенденциям в современных ему теориях, его цель состояла в том, чтобы создать объективно-аналитический метод «от формы произведения искусства, через функциональный анализ его элементов и структуры, к
воссозданию эстетической реакции и установлению его общих законов…».
В качестве вехи становления теории автор выделяет период критики идеалистического подхода к  искусству, рассматривающего искусство как нечто духовное и мистическое, и ставящего гений автора выше, чем форму и содержание его произведения. Мысль Выготского развивалась по мнению автора под ощутимым влиянием идей Плеханова о зависимости социального сознания от социального бытия и об идеологической роли литературы. Выготский не принимал механическую теорию отражения, редуцирующую искусство до всех старых идеологий и ограничивающей эстетическую теорию социологическими связями между искусством и социальными явлениями, из чего следовало, что эстетическая теория сознания должна быть психологической теорией сознания, дающей сознанию социальное измерение через интерпретацию искусства и культуры. То есть искусство рассматривается через ракурс теории общества.  Дальнейший анализ мысли Выготского автор строит, вычленяя следующие направления - искусство как теория эмоций( в русле критики классических положений фрейдистского и юнговского психоанализа - сознание должно доминировать и выстраивать бессознательное) и искусство как теория эстетической формы (переживание произведения искусства объясняется диалектикой его формы и структуры, интерес к динамике эстетической формы в целом был инспирирован русскими формалистами а позднее структуралистами.)
В конце работы автор анализирует различия в обосновании теории искусства между Выготским и Леонтьевым.

 

Бланден Э.  Современность, индивид и основания культурно-исторической теории деятельности// Мышление, культура и деятельность. №14 (4). сс. 253-265
Blunden А. Modernity, the Individual, and the Foundations of Cultural–Historical Activity Theory - MIND, CULTURE, AND ACTIVITY, 14(4), 253–265

 

Утверждается, что проблема индивидуального действия (agency) в отношении социальных институтов может решаться в русле культурно-исторической теории деятельности (CHAT), используя понятия «субъект» в качестве единицы анализа. Такой подход подразумевает переосмысление фундаментальных основ культурно-исторической теории деятельности, а также критику понятий общества и культуры, которые усвоены современной психологией. Успешная критика объективистских концепций общества и культуры требуют соответствующего оформления понятия субъекта. Хотя интернализация норм и дискурсов индивидами в целом хорошо описаны психологией, и CHAT в частности, тот способ, которым индивиды в процессе самоопределения изменяют и создают социальные правила, институты, идеологию - изучен гораздо меньше. По мнению автора, игнорируя усвоение достижений концепции культурных и социальных образований, конституирующих сознание, психология рискует впасть в объективизм. Обвинение в объективизме бросается и когнитивизму, где индивид рассматривается бездоказательно в качестве свободного агента, несмотря на аргументацию СНАТ. Это положение манифестируется противостоянием культурализма и конструктивизма, т.е., психологии  рассматривающей индивида как пассивного носителя культурно-ценностных доминант и идеологии, и, с другой стороны, психологии, рассматривающей индивида способным к свободно дискутируемой субъективной позиции и к теоретизации среди бесчисленных нарративов современного общества, конструирующих для них, индивидов их собственную биографию. В поисках «третьей позиции" вместе с Дороти Холланд автор высказывает сомнения в релевантности этой позиции СНАТ , поскольку основания этой теории выглядят сугубо куммунитаристским и объективистскими так как самым очевидным образом теоретизируют психику индивида, а не социальные образования, идеологии и институты. В противостоянии  прогрессивного коммунитаризма духу постмодерна, подчеркивающего два узла противоречия – наличествует крайний индивидуализм до патологического нарциссизма, и с другой стороны, фатальная аномия и отчуждение, в которых индивид переживает общественные институты как нечеловеческие, чужие и всемогущие. Идентичность индивида с мощными и широкими социальными движениями не может более браться бездоказательно. В действительности, ее больше нет. И в этом проблема. Если социальная теория, надеется автор, основана не на индивидуалистской, идеалистской или культуралистской психологических теориях, а на психологии CHAT, тогда преодолим принципиальный барьер между соц. теорией и психологией, преодолим пересмотром оснований самой социальной теории. Проблема тогда выходит за рамки анализа оснований CHAT, в сторону более тщательного пересмотра теории культурных и социальных образований не только в смысле контекста и истока, но и как манифестации психического в целом. Здесь автор вслед за Хабермасом подчеркивает проблему дихотомии в идее идеи двух «уровней» или доменов»  – с одной стороны сфера публичности, где акторами являются институции, управляемые гос.законами, установлениями, социальными ожиданиями, с другой стороны индивидуальная сфера, выражающая себя как все уменьшающаяся сфера приватного и утверждает что такая постановка вопроса также не решит проблемы –она упускает из виду культурный фон, который обуславливает отношения приватной и публичной сфер. Так автор выводит в качестве повестки дня - обоснование понятия «единицы анализа», охватывающее и индивидуальное и социальное. В трихотомичной структуре культурно-исторической теории деятельности -индивид - культура - общество: необходим  субъект как единица анализа, причем всех трех уровней, поскольку каждое единичное простое действие, отношение, мысль - одновременно присутствует в этих трех уровнях. Субъект не синоним индивида как в большинстве социальных теорий – это динамическая единица индивидуального, культурного или социального действия. Автор формулирует задачу следующим образом - наша задача – не  по-новому осмыслять уровень индивида на фоне культурного и исторического, но скорее упразднить все объективисткие и структуралистские концепции социальности, реставрируя их в русле понимания индивида, пользующего артефакты в рамках коммуникации с себе подобными.
По мнению автора, фрагментация социальной ткани, вызванная ориентацией на всеобщее потребление в мире модернити -  ведет к ослаблению социальных движений, государственной легитимации, ослаблению связей внутри социальных общностей. В результате институции, поддерживаемые капиталом предстают в виде сверхестественных сил, управляющих обществом, но не предъявляющими и не выражающими вдохновляющие идеалы и идентичности таковых, соседствуют с нарциссической аномией индивидов, предельно озабоченными удовольствиями и потреблением благ перед лицом страха катастрофы в мире отчуждения и сокрытых опасностей . Автор отмечает, что при такой деструкции отношений в обществе - системы деятельности не соответствуют более присваиваемым им индивидуумами значениям. Даже общий культурный продукт – законы, социальные мифы, и т.д. – вступают в противоречие с системами деятельности, ими охватываемыми, как и изживают их в своих представлениях индивиды. В подробном исследовании понимания субъективности в духе философии немецкого идеализма  автор ищет созвучные параллели с единицей анализа для субъекта согласно изысканиям Выготского - то есть это - личность индивида, элемент культуры и материальная практика, деятельность. В процессе развития эти элементы начинают идентифицироваться в субъекте как простая единица поведения. В конечном счете субъект определяется как «самосознающая система деятельности» что созвучно Гегелевской концепцией субъекта – автор особо выделяет творчество Леонтьева, которое дало нам современную экспликацию идей субъекта и субъективности в сегодняшней психологии. Автор обобщает возможность комплементарности теорий Леонтьева и Выготского так - в целом же и Леонтьев и Выготский научно направлены на опосредованную знаком-артефактом, объектно-ориентированную деятельность. Здесь разница в акцентах. Взятые вместе, эти две стороны учения образуют основу СНАТ и вполне созвучны Гегелевской схеме. Но вместо одиозного Духа оживляющего человеческую историю, следуя за Марксом, Выготским, Леонтьевым - мы получаем «прагматическую» интерпретацию, могущую вполне обойтись без тотального Духа Гегеля.
    Скорейший импульс, полагает автор, могущий следовать из изложенного видения проблемы - предусматривает критическую концепцию социально-культурных образований, которые участвуют в конституировании сознания. Такой подход открывает дорогу к решению проблемы индивидуального действия. Мы осознаем, что индивид не может, по крайней мере за время всей истории быть субъектом, суверенной властью в своем праве. Субъективность может постигаться только в связке с другими, в определенном социальном отношении. Такие отношения могут пониматься только через концепцию субъекта как самосознающую систему деятельности, в которой действие,cogito и самосознание относительно совпадают, через опосредование между индивидуальной психикой, артефактами и определенными социальными отношениями.
 

Рот В.-М. Эмоции и труд: вклад третьего поколения в культурно-историческую теорию деятельности // Мышление, культура и деятельность. № 14 (1-2), сс. 40-63
Roth W.-M. Emotion at Work: A Contribution to Third-Generation Cultural-Historical Activity Theory // MIND, CULTURE, AND ACTIVITY, 14(1-2), 40–63

 

Автор пытается определить специфику нового, третьего этапа в развитии культурно-исторической теории деятельности Выготского, следующий за вторым, который черпал свое вдохновение из работ Леонтьева и
представляет собой шаг вперед от теории Выготского, где четко сформулирована диалектическая взаимосвязь между индивидуальным и коллективным. В этой попытке разработать теорию деятельности третьего поколения автор предлагает некоторые способы, которыми эмоции, мотивация, и идентичность могут быть включены в состав теории. На основе 5-летнего этнометодологического научно-исследовательских проекта (разведение лосося), автор подчеркивает важную фундирующую роль эмоций, производных от них феноменов мотивации и идентичности, детерминирующих поведение на рабочем месте в целом, и в способности к математическому познанию в частности.
Следуя призыву Выготского преодолеть присущий традиционной психологии недостаток  разделения в качестве субъектов исследования интеллекта и аффекта, так как это делает процесс мышления автономным потоком "мыслей думающих сами себя ", отдельно от полноты жизни, от личных потребностей и интересов, самого мыслящего - автор констатирует неудовлетворительное положение дел с адекватным учетом аффекта и в современном состоянии теории деятельности, в исследовательском сообществе не готовы включать эмоции и производные понятия мотивации и идентичности в анализ человеческой деятельности в целом, а также в математические, научные знания и обучение в частности.
Автор начал свое исследование функционирования рыбного хозяйства в рамках традиционной культурно-исторической теории деятельности, с ясно сформулированным "knowledgeability" - способности к обучению, профессиональному росту - только с точки зрения научного и математического дискурса; то есть,  не включая аспекты эмоционального поведения, мотивации или идентичности как компоненты описываемого knowledgeability. В ходе исследования выявилось центральное определяющее положение эмоции в понимании не только формирования мотивации и идентичности но также и познавательных процессов на рабочем месте, что побудило автора к развитию и расширению версии культурно-исторической теории деятельности Engestrцm. Третье поколение культурно-исторической теории деятельности, таким образом представляет собой подходящую основу и для понимания диалектической связи коллективных эмоций с индивидуальными .

Эта статья является систематическим обзором проекта исследований этой школы в период с 1931 по 1941 года  и попыткой нового взгляда на развитие психологии Выготского в самый ранний период. Авторы констатируют, что  непосредственные знания о Харьковской школе, основаной непосредственными учениками Выготского при Харьковской Академии психоневрологии -А.Н.Леонтьевым, А.В.Запорожец, Л.И.Божович,Т.О.Гиневской, П.Я.Гальпериным, П.И.Зинченко и др, знания об этом периоде истории развития психологии Выготского остаются очень ограниченными и фрагментарными. В настоящей статье авторы реконструируют интеллектуальную историю школы на основе детального сравнительного анализа опубликованных материалов, отмечая, что более тщательная реконструкция была бы возможна при анализе оригинальных публикаций и архивных материалов. Авторы считают, что сделали первый шаг в этом направлении на основе оригинальных русских и украинских публикаций 30-х гг. и найденных ими на Украине архивных материалов. В послевоенный период научная традиция успешно возродилась в Москве и Харькове и стала определяющей для становления традиции уже начиная с 1955 года и до сегодняшнего дня. Авторы выделяют  такие напрвления как психологию памяти (П.И.Зинченко),психологию восприятия (Запорожец, В.И.Зинченко, Леонтьев), эмоционального развития (Запорожец, Божович),игры (Эльконин) обучения (Эльконин и Давыдов).Эти достаточно разные программы отличались между тем  высокой степенью интерактивности друг с другом, взаимопересечением проблематики и научных методологических подходов. Демаркационная линия между наследием Выготского и исследованиями школы пролегла и касалась вопроса о роли внешних актов в формировании ментальных функций. Согласно этой точке зрения - теория Выготского предусматривала культуру как опосредующий механизм в развитии человека и учитывала три класса факторов – знаки и символы, индивидуальную объектную активность и межличностные отношения. В отличие от главного направления традиции, изучавшей знаки и символы, в середине 30-х годов, харьковчане сконцентрировались на индивидуальной активности. Авторы достаточно подробно анализируют сложности сложившегося традиционного понимания считать Харьковскую группу в качестве «Леонтьевской школы» и особенно проблематичности личного лидерства Леонтьева в развитии направления исследований. Исследовательская программа школы была сформулирована в работе Леонтьева «Материалы по сознанию».В первой части акцентируется приоритет изучения феномена сознания для психологии в целом как науки, продолжая в этом линию Выготского. Во второй части определяется четыре основных этапа исследований группы начиная с 1932 года и далее.
Первый этап касается проблемы –«создания образа»(1932-33гг). Здесь отмечены исследования по отношению речи к практическому интеллекту (Божович),дискурсивная мысль и развитие значения у дошкольников (Запорожец, Божович) и главенство понятий (concept mastery) во время обучения (Леонтьев).

На русском языке читателям доступна другая работа этих авторов на схожую тему - Ясницкий А. Очерк истории Харьковской школы психологии: период 1931 — 1936 гг. // Культурно-историческая психология. –2008. –№3. –C. 92-102

                    обзор подготовила Ю.А. Быкова, май 2009 г.